А. Русанов

Мотив дуэли в творчестве В.В. Набокова

Почти каждый из русских писателей-классиков, от Пушкина до Куприна, в каком-либо своем произведении дает описание дуэли, при этом осмысляя и оценивая ее по-своему. Эту "дуэльную" традицию русской литературы, "героини" своего главного романа "Дар", дважды отметил В.В. Набоков: "Кажется, нет ни одного русского автора, который не описал бы этих английских дуэлей a volonte…" [дуэль со стрельбой не по команде (франц.)] ("Другие берега", IV, 245)¹, а также: "… то был род поединка, описанный едва ли не каждым русским романистом и почти каждым русским романистом благородного происхождения"². Однако это вовсе не отстраненное наблюдение. В собственном творчестве Набоков сделал дуэль сквозным мотивом, придал ей свою оригинальную философию. Да и в жизни этот способ защиты чести был вполне органичен для психологического и духовного склада писателя.

Понятие дуэли занимает определенное место в мировоззрении Набокова и, как следствие, в его творчестве, в созданном им мире. Но, чтобы выяснить концепцию дуэли, необходимо вычленить произведения, в которых дуэль фигурирует на уровне образа, сюжета, темы и т.д. Затем, сопоставляя эти произведения, можно будет выявить черты изображаемой дуэли, общие для них всех и специфические для каждого, после чего станет возможным определить художественную роль мотива дуэли в творчестве Набоков и концептуальное значение дуэли в мировоззрении писателя. Такая попытка и предпринята в нашей работе.

В исследовательской литературе эта проблема практически обойдена вниманием. Лишь мимоходом ее касается, в связи с темой Пушкина В. Старк: "В "Других берегах" Набоков описывает свое состояние, когда, узнав о предстоящей дуэли отца, он в оцепенении едет домой… Трагическая от пистолетного выстрела не на дуэли смерть отца, погибшего как рыцарь, ассоциируется со смертью Пушкина. Да и вся жизнь отца воспринимается идентичной жизни Пушкина, выше всех "громких прав" поставившего понятие чести и свободы личности"³. Заявление об "идентичности" жизни отца и жизни Пушкина в восприятии Набокова, пожалуй, слишком категорично, но о некотором параллелизме можно говорить. И создает такой параллелизм именно дуэль как дело чести, как показатель благородства. С этой точкой зрения сближается мнение Ю. Апресяна, пишущего о том, что Набокову был присущ "пушкинский кодекс чести"⁴, в связи с несостоявшейся дуэлью самого Набокова. Это весьма ценное замечание об этике писателя. Но оно лишь попутно затрагивает рассматриваемую нами проблему, не раскрывая ее сущности.

Прежде, чем анализировать проблему дуэли в произведениях Набокова, четко определим предмет исследования. Слово "дуэль", согласно В.И. Далю, имеет два значения. Первое, широкое: "единоборство, поединок", и второе, более узкое: "условный поединок, с известными уже обрядами по вызову"⁵. То же самое у С.И. Ожегова: "…в дворянском обществе: вооруженная борьба двух противников в присутствии секундантов как способ защиты чести"; и "борьба, состязание двух сторон"⁶. В этой работе дуэль рассматривается только в ее узкоконкретном понимании.

В таком значении дуэль является сюжетным ядром в рассказах "Подлец", "Лебеда", проходит тематическим лейтмотивом, "скрытой темой" (по выражению Набокова) в романе "Дар" и в автобиографии "Другие берега", эпизодически проявляется в романах "Подлинная жизнь Себастьяна Найта", "Лолита", "Ада, или Радости страсти", в статье "Пушкин, или Правда и правдоподобие".

В своем конкретном, изначальном, классическом понимании дуэль - это "происходящий по определенным правилам парный бой, имеющий целью восстановление чести, снятие с обиженного позорного пятна, нанесенного оскорблением…, играющий социально-знаковую роль"⁷.

Впервые у Набокова тема дуэли появляется в раннем рассказе "Подлец" (1928). Здесь, несмотря на совершенно неожиданную развязку (еще и мнимо двойную), фабульное решение вполне вписывается в "дуэльную" традицию русской литературы. Эта традиция состоит, как ни странно, в нарушении норм дуэли, хотя "только пунктуальное следование установленному порядку отличало поединок от убийства "⁸. Как ни парадоксально, практически все дуэли, описываемые классиками, проходят с более или менее серьезными нарушениями дуэльного кодекса. Этот факт подтверждает приводимая ниже таблица.

Такую тенденцию можно объяснить тем, что характер персонажа раскрывается не в механическом следовании правилам и нормам, а при их нарушении. Следуя этой традиции, Набоков стремится показать не бессмысленность и архаичность дуэли, как это делается в "Евгении Онегине", "Отцах и детях", "Войне и мире", "Дуэли", "Поединке", а личную несостоятельность своего героя.

Она нагнетается изначально Антон Петрович (главный герой рассказа "Подлец") с первых страниц предстает законченным пошляком⁹, самодовольным преуспевающим буржуа. Он попадает в пошлейшую ситуацию: внезапно вернувшись, застает жену с любовником. Последний (Берг) тоже пошляк и, к тому же, наглец. Антон Петрович бросает ему перчатку, но та "хлопнулась о стену и упала в кувшин с водой". Затем он, напившись в случайной компании, посылает Бергу вызов, и Берг принимает его. Секундантами Антона Петровича становятся темные личности, недостойные этой благородной роли, напоминая об онегинском мосье Guillot. Антон Петрович, подобно Пьеру Безухову, не умеет стрелять и так же не знает правил (он "твердо был убежден, что барьер - это ограждение из досок, что ли - стоя за которой, палит дуэлянт" ("Подлец", I, 352)). Он, как Печорин, проводит бессонную ночь перед дуэлью, но не в тягостных раздумьях, а в мучительном страхе за свою жизнь. И - кульминация всего рассказа - Антон Петрович в последний момент сбегает от противника и собственных секундантов, напоминая Алексея Каренина, по природной трусости не решившегося на дуэль с любовником жены. Кстати, и Берг, с одной стороны, бравирует показной удалью, а с другой стороны, самооправдательная фантазия Антона Петровича о том, что Берг сбежал еще раньше него, на какое-то время кажется убедительной правдой. Таким образом, ситуация дуэли раскрывает характеры персонажей, показывает их ничтожность и то, что Набоков называл недуэлеспособностью. Итак, за внешней иронией, относящейся к персонажам, но не к дуэли, Набоков скрывает важную этическую категорию, которую называет дуэлеспособностью. Человек поверяется тем, решится ли он на дуэль и достоин ли он быть вызванным. Как нельзя сформулировать, что есть благородство, так нельзя дать исчерпывающее определение дуэлеспособности. Но это понятие как бы пронизывает произведения Набокова. И в рассказе "Подлец" писатель подчеркивает, что пошлость, трусость и позерство автоматически зачисляют человека в разряд недуэлеспособных.

Через четыре года после написания этого рассказа Набоков возвращается к теме дуэли в рассказе "Лебеда". Здесь уже нет никакой иронии, а скорее наоборот, звучат трагические ноты. Герой рассказа - ученик шестого класса гимназии Путя Шишков, уже появлявшийся в рассказе "Обида", посвященном Бунину. Автор показывает дуэль через восприятие этого мальчика. И предстает она в очень страшном и трагическом свете, ибо в ней участвует самый дорогой человек - отец Пути. О предстоящей дуэли отца Путя случайно узнает в гимназии. Предчувствие беды переполняет мальчика. Знаком этого внутреннего состояния становится ошибка, допущенная в безобидном слове "лебеда". Путя записывает под диктовку на доске: "…поросший кашкою и цепкой ли бедой…" ("Лебеда", II, 356). Лишь через сутки мучительных переживаний и опасений за жизнь отца мальчик узнает подробности дуэли из газетного сообщения: "Вчера, в 3 часа дня, на Крестовском острове, между Г.Д. Шишковым и графом А.С. Туманским состоялась дуэль, окончившаяся, к счастью, бескровно. Граф Туманский, стрелявший первым, дал промах, после чего его противник выстрелил в воздух…"("Лебеда", II, 360).

При всем драматизме, дуэль предстает в рассказе возвышенным и благородным событием. И горячо любимый отец, по рыцарски выстреливший в воздух (так же стрелял в воздух поручик Лермонтов за минуту до своей гибели), являет некий идеал, образец поведения в вопросах чести. Так в рассказе "Лебеда" Набоков разрабатывает тему дуэли в героическом ключе, противопоставляя эту концепцию фарсовой "дуэли" из рассказа "Подлец".

Рассказ "Лебеда" автобиографичен. В его основе лежат реальные события и невыдуманные переживания тринадцатилетнего Лоди Набокова¹⁰. Отличие лишь в том, что редактор реакционной газеты "Новое время" Суворин, вызванный за клевету В.Д. Набоковым, принес извинения, и поединок вообще не состоялся. Тем не менее, страшная утрата, которую вообразил юный гимназист Набоков, когда ехал из Тенишевского училища домой и не знал, застанет отца в живых или нет, оставила чрезвычайно сильное впечатление. Фрагмент автобиографии "Другие берега" (гл. 9, ч.4), посвященный этому событию, хотя и был написан через сорок два года, но также проникнут искренним страхом за отца и живой болью.

Рассказ "Лебеда" и упомянутый эпизод из "Других берегов" можно считать двумя вариациями на одну тему. Но при том, что едины и тема, и набор описываемых объектов, различия довольно велики и обусловлены как большим разрывом во времени написания, так и разными жанрами произведений. В отличие от динамичного повествования и эмоциональности рассказа с его скупами и емкими деталями, в автобиографии преобладает подробное описание и некоторая отстраненность, которую можно объяснить вторичностью многих тем и сюжетов, "растраченных" в романах и рассказах. Также нельзя не отметить сосредоточенность мемуаров на литературе и всем, что в ней связано с дуэлью. Характерным примером служит следующий пассаж: "Я… переживал все знаменитые дуэли, столь хорошо знакомые русскому мальчику. Грибоедов показывал окровавленную руку Якубовичу. Пистолет Пушкина падал дулом в снег. Лермонтов под грозовой тучей улыбался Мартынову. Я даже воображал, да простит мне Бог, ту бездарнейшую картину бездарного Репина, на которой сорокалетний Онегин целит в кучерявого Собинова" ("Другие берега", IV, 245). Хорошо видно, как Набоков, любивший распутывать узоры судьбы, прослеживает дуэльную линию русской литературы. В финале 9-й главы автобиографии писатель вспоминает самое страшное событие своей жизни - трагическую гибель отца от пули "темных негодяев". Словно в пушкинском "Выстреле" - удар судьбы, в свое время отсроченный, был нанесен. В сознании писателя давняя несостоявшаяся дуэль отца ассоциативно соединилась с его трагической гибелью через десять лет. Эта связь, еще полуосознанная, до того, как прямо выразиться в "Других берегах", прошла пунктирной линией в главном русском романе Набокова "Дар".

Но прежде необходимо обратить внимание на еще одну деталь в жизни и творчестве Набокова. Дело в том, что дуэльный опыт писателя не ограничивался литературой и несостоявшейся дуэлью отца. В 1929 году в ответ на опубликование оскорбительной рецензии Г. Иванова на "Защиту Лужина" Набоков намеревался вызвать обидчика на дуэль, и только уговоры друзей убедили его в недуэлеспособности Иванова. Зато - как отражение этого события - появились стихи:

Зоил (пройдоха величавый,

корыстью занятый одной)

и литератор площадной

(тревожный арендатор славы)

меня страшатся потому,

что зол я, холоден и весел,

что не служу я никому,

что жизнь и честь мою я взвесил

на пушкинских весах, и честь

осмеливаюсь предпочесть.¹¹

Еще одна несостоявшаяся дуэль. Но она ясно показывает, что для Набокова мерилом чести, абсолютным эталоном являются "пушкинские весы". Он признает двух наставников в вопросах чести - отца и Пушкина. Таковы два его идеала.

Эти две тематические линии (отцовская и пушкинская), расходясь, сближаясь и переплетаясь, проходят через роман "Дар" и пересекаются с мотивом дуэли. Его первое проявление в романе (связанное с Пушкиным) зашифровано и почти незаметно: в воспоминаниях Федора о посещении дантиста секретарша записывает его фамилию "промеж la Princess Toumanoff с кляксой в конце и Monsieur Danzas¹² с кляксой в начале" ("Дар", III, 18). В совершенно неожиданном контексте возникает фамилия пушкинского секунданта. И это не случайность. Какие ассоциации вызывала у Набокова фамилия Данзас, показывает следующий фрагмент из "Других берегов": "По отцовской линии мы состоим в разнообразном родстве или свойстве с Аксаковыми, Шишковыми, Пущиными, Данзасами. Думаю, что было уже почти темно, когда по скрипучему снегу внесли раненного в геккернскую карету" ("Другие берега", IV, 158). Внезапность и подразумеваемая естественность перехода от перечня родственных фамилий к пушкинской дуэли, обусловленная упоминанием фамилии Данзас, говорит сама за себя. А предельно наглядная картина описываемой трагической минуты из жизни Пушкина показывает, как Набоков интересовался дуэлью поэта. О том же самом свидетельствует, между прочим, фрагмент раннего (1923) стихотворения "Петербург" ("Мне чудится в рождественское утро"), также, кстати, связанный с Данзасом:

…я слышу, как в раю

о Петербурге Пушкин ясноглазый

беседует с другим поэтом…

…"Я помню,- говорит,-

летучий снег, и Летний Сад, и лепет

Олениной...

но, веришь ли, всего живее помню

тот легкий мост, где встретил я Данзаса

в январский день, пред самою дуэлью..."¹³

Такая деталь, как встреча на мосту, свидетельствует о том, что Набоков был знаком с показаниями Данзаса следственной комиссии: "27 генваря, в 1-м часу по полудни, встретил его Пушкин на Цепном мосту, что близ Летнего сада, остановил и предложил ему быть свидетелем разговора, который он должен иметь с виконтом д'Аршиаком…"¹⁴. Блестящее знание Набоковым всех деталей пушкинской дуэли иллюстрирует и такой фрагмент из романа "Дар": "Вступает тема кондитерских. Немало они перевидали. Там Пушкин залпом пьет лимонад перед дуэлью…" ("Дар", III, 203)¹⁵.

При общем большом значении пушкинской темы в романе "Дар" важная роль отводится, в частности, пушкинской дуэли. Так, характеризуя Чернышевского, Набоков намекает на сатисфакцию. Если литературно-критическую несостоятельность Николая Гавриловича иллюстрируют его нелепые отзывы о Пушкине, то неспособность Чернышевского к защите личного достоинства и чести (в семейных делах) подтверждает замечание о присущей ему "роковой, смертельной тоске, составленной из жалости, ревности и уязвленного самолюбия, - которую также знавал муж совсем другого склада и совсем иначе расправившийся с ней: Пушкин" ("Дар", III, 211). Иными словами, Набоков ставит в вину своему герою, что тот, в отличие от Пушкина, не решился на поединок, таким образом уличая его в недуэлеспособности. Как видим, к уже знакомой на трактовке недуэлеспособности присоединяется новый аспект - социальный. Набоков смутно намекает на сословные различия: Пушкин - родовитый дворянин, а Чернышевский - разночинец, сын священника. Поскольку дуэль - исключительно дворянская привилегия, Набоков, не чуждый, по мнению И. Толстого, "литературного аристократизма"¹⁶, это тонко подчеркивает.

Постепенно сближаются в романе "Дар" тематическая линия отца Федора Константиновича (бесспорный прообраз которого - В.Д. Набоков) и лейтмотив пушкинской дуэли. Он звучит в, казалось бы, безобидной сцене открытия сезона ловли бабочек, поскольку место этого действия - роковая Черная Речка. Федора вдохновила на создание биографии отца пушкинская проза, и "закаляя мускулы музы, он как с железной палкой, ходил на прогулку с целыми страницами "Пугачева", выученными наизусть". Странное, на первый взгляд, сравнение с "железной палкой" является аллюзией, которую объясняет фрагмент из статьи Набокова "Пушкин, или Правда и правдоподобие", написанной, кстати, к столетию со дня смерти поэта, во время работы над романом "Дар": "…подчас я не успеваю различить, держит ли он [Пушкин] в руке трость или чугунную палку, с которой ходил специально для того, чтобы тренировать кисть для стрельбы, имея склонность к пистолетам, как все его современники"¹⁷. То есть, Набоков опять намекает на пушкинскую дуэль. Вообще, такое блестящее знание писателя всех связанных с ней деталей наводит на мысль о том, что Набоков, сочиняя "Дар", специально изучал материалы, касающиеся жизни и гибели Пушкина. Это соответствовало бы изысканиям авторского протагониста Федора Годунова-Чердынцева, который, собирая материалы к биографии отца, "от прозы Пушкина… перешел к его жизни, так что вначале ритм пушкинского века мешался с ритмом жизни отца" ("Дар", III, 88).

Признание о "смешении ритмов" очень показательно. Однако еще в важнее следующий за ним в тексте романа эпизод. Это отрывок из вымышленных мемуаров. Начинается он с мыслей о том, какую утрату понесла Россия, потеряв Пушкина. Но далее приводится завершенное пушкинское стихотворение "О, нет, мне жизнь не надоела", хотя, на самом деле, поэт его не закончил. И затем автор мемуаров рассказывает, как однажды, благодаря силе воображения, увидел "Пушкина в шестьдесят лет, "Пушкина, пощаженного пулей рокового хлыща, Пушкина, вступившего в роскошную осень своего гения…" ("Дар", III, 91). Таким образом, с помощью магии творческой фантазии происходит "воскрешение" Пушкина, продолжается оборванный стих. Это тот самый пафос преодоления конечности бытия, которым проникнут "Дар", то самое заклинание: "И не кончается строка", которым завершается роман.

Гибели Пушкина на дуэли в отражениях "Дара" как "зеркального", по мнению некоторых исследователей, романа соответствует таинственное исчезновение в экспедиции отца главного героя (а в сознании автора - убийство В.Д. Набокова). Воскрешению же поэта, происходящему во второй главе, симметрично возвращение Годунова-Чердынцева старшего в последней, пятой, главе романа, происходящее во сне Федора. Кстати, образ воскресшего отца уже появлялся в стихотворении писателя "Вечер на пустыре":

И человек навстречу мне сквозь сумерки

идет, зовет. Я узнаю

походку бодрую твою.

Не изменился ты с тех пор, как умер.¹⁸

Подобной симметрией в романе Набоков закрепляет параллель Пушкин - Отец на композиционном уровне. Таким образом, в творчестве воплощается скорбь о потере отца и смерти Пушкина. И в числе черт, уравнивающих эти два духовных авторитета в сознании Набокова, очень значима дуэлеспособность как одна из важнейших характеристик человеческого духа.

Но, кроме трагического колорита дуэли, есть в романе "Дар" и комические нотки, с ней связанные. Воплощаются они в характеристике проходного персонажа: "…человек бойкий, горячий, своего рода бретер, постоянно привлекавший людей к третейскому суду, причем об этом он говорил (я его вызвал, он отказался) с чеканной суровостью испытанного дуэлянта" ("Дар", III, 286). Комизм обусловлен общим контекстом сатирического описания выборов в Союзе Литераторов. Как видим, понятие дуэли - не табу для Набокова. Временами он может над ним и поиронизировать.

Кроме того, в романе "Дар" появляется еще один образ, побочный, связанный в сознании писателя с дуэлью. Он мелькает в жизнеописании деда главного героя: "…после одной из тех безобразно-продолжительных, громких дымных дуэлей в закрытом помещении, бывших тогда фешенебельными в Луизиане, - да и многих других приключений он заскучал…" ("Дар", III, 90). Такой антураж дуэли на Диком Западе вызван воспоминанием автора о детском увлечении романами Майн Рида, о котором рассказано в "Других берегах" (гл.10, ч.1). Это еще одна дуэльная ассоциация в сознании Набокова.

В романе "Дар" тематические линии потери отца и пушкинской дуэли проходят как бы параллельно. Но уже в следующем романе Набокова "Подлинная жизнь Себастьяна Найта" они сливаются воедино. Отец главного героя получает смертельную рану на дуэли, напоминающей своей обстановкой пушкинскую: "Дуэль состоялась в вьюге, на берегу промерзшего ручья. Они обменялись двумя выстрелами, прежде чем отец рухнул ничком на сизовато-серую армейскую шинель, распластанную на снегу"¹⁹. Наконец писатель напрямую выразил в творчестве эту мучительную ассоциацию между дуэлью и смертью отца. И, что особенно примечательно, впервые появляется рефлексия по поводу дуэли: "Но именно потому, что Пальчин [противник - А.Р.] был хам и дурак, мне трудно постичь, зачем было человеку с достоинствами моего отца рисковать жизнью ради удовлетворения - чего?.. стоило ли это разрушения нашего дома и горя моей матери?"²⁰. Это первый из описанных Набоковым поединков, окончившийся смертью. И, может, потому впервые возникают размышления о том, насколько кровава и, в сущности, бессмысленна дуэль. Благородный противник может выстрелить в воздух, и при ответном благородстве конфликт будет исчерпан, обида удовлетворена. Ведь смысл дуэли не в том, чтобы отомстить, убить, а в том, чтобы снять оскорбление. Но, если один из участников - "хам и дурак", личность фактически недуэлеспособная, то исход дуэли трагичен. Это еще одна дуэльная традиция русской литературы: в поединке гибнет достойнейший. Продолжая ее в "Подлинной жизни Себастьяна Найта", Набоков задумывается над тем, нужна ли дуэль вообще?

Но тем она и страшна, что уклонение от поединка позорно и для порядочного человека невозможно. Ведь Пушкин в тридцать семь лет вовсе не был бретером и совсем не стремился к смерти, как это утверждают некоторые псевдоисследователи. но за 1836 год он трижды бывал в ситуациях, грозивших разрешиться дуэлью²¹. И бросил же он вызов Дантесу, прекрасно понимая, что в теории дуэль - это нелепый средневековый пережиток. Понимал это и Набоков, как понимал и невозможность уклониться от дуэли. Такую ее двойственность прекрасно выразил Тургенев в "Отцах и детях", когда Павел Петрович Кирсанов спрашивает мнение о дуэли Базарова, нигилиста, презирающего все условности, и тот отвечает: "С теоретической точки зрения дуэль - нелепость; ну а с практической точки зрения - это дело другое"²². Этому тезису соответствует итоговая интерпретация дуэли, данная Набоковым в романе "Подлинная жизнь Себастьяна Найта".

Таким образом, в ходе исследования нам удалось выявить:

1) наличие мотива дуэли в творчестве Набокова, в частности, в рассказах "Подлец", "Лебеда", в романах "Дар" и "Подлинная жизнь Себастьяна Найта", в автобиографии "Чужие берега";

2) присутствие дуэли в этих произведениях на уровнях темы, сюжета, лейтмотива, образа;

3) изображение писателем дуэли в разных пафосных планах: фарсовом, драматическом, героическом, ироническом, трагедийном.

При этом, общим для всех произведений остается осмысление дуэли как дела чести, как нравственной пробы.

Главная художественная цель изображения дуэли - это раскрытие характера персонажа.

Чрезвычайно значима в мировоззрении Набокова этическая категория дуэлеспособности как важной личностной характеристики. В мотив дуэли входят и автобиографические элементы. Важную роль играет тема пушкинской дуэли. Вообще, прослеживается сильное влияние традиций русской литературы на осмысление дуэли Набоковым.

В целом все творчество писателя проникнуто двойственным отношением к дуэли: с одной стороны, это роковое и трагическое событие, с другой - благородная сатисфакция.

1. Абрамович С.Л. Пушкин. Последний год: Хроника: Январь 1836 - январь 1837. М., 1991.

2. Александров В. Набоков и "серебряный век" русской культуры // Звезда. 1996. №11.

3. Апресян Ю. Д. Роман "Дар" в космосе Владимира Набокова // Изв. АН Сер. Лит. и яз. 1995, №№2, 3.

4. Берберова Н.Н. Из книги "Курсив мой: Автобиография" // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

5. Битов А. Ясность бессмертия. Смерть как текст // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

6. Грейсон Дж. Метаморфозы "Дара" // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

7. Грин Х. Мистер Набоков // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

8. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 тт. СПб., 1996.

9. Дмитровский А.З. Роман русской судьбы // в кн.: Культурологические проблемы творчества. Калининград, 1995.

10. Долинин А.А. Три заметки о романе Владимира Набокова "Дар" // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

11. Иванов Г. В.Сирин. "Машенька", "Король, дама, валет", "Защита Лужина", "Возвращение Чорба", рассказы // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

12. Левин Ю.И. Заметки о "Машеньке" В.В. Набокова // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

13. Липовецкий М. Эпилог русского модернизма (Художественная философия творчества в "Даре" Набокова) // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

14. Лотман М.Ю. Некоторые замечания о поэзии и поэтике Ф.К. Годунова-Чердынцева // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

15. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). СПб., 1996.

16. Лотман Ю.М. О дуэли Пушкина без "тайн" и "загадок" // в кн.: Пушкин. СПб., 1995.

17. Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина "Евгений Онегин" // в кн.: Пушкин. СПб., 1995.

18. Медарич М. Владимир Набоков и роман XX столетия // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

19. Мулярчик А.С. Русская проза Владимира Набокова. М., Изд-во МГУ, 1997.

20. Набокова В.Е. Предисловие к сборнику: В. Набоков. Стихи (1979) // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

21. Носик Б. Мир и дар В. Набокова: первая русская биография писателя. М., 1995.

22. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1984.

23. Паперно И.А. Как сделан "Дар" Набокова // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

24. Пятигорский А.М. Чуть-чуть о философии Владимира Набокова // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

25. Толстой Ив. Н. Владимир Дмитриевич, Николай Степанович, Николай Гаврилович // Звезда, 1996, № 11.

26. Толстой И. Несколько слов о "главном герое" Набокова // Набоков В.В. Лекции о русской литературе. М., 1996.

27. Толстой Ив. Н. Ходасевич в Кончееве // Набоков В.В. Pro et contra. СПб., 1997.

28. Толстой С.Л. Федор Толстой Американец. М., 1990.

29. Щеголев П.Е. Дуэль и смерть Пушкина. Исследование и материалы. М., 1987.

¹ Здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев, произведения Набокова цитируются по изданию Набоков В.В. Собр. соч. в 4 тт. М., 1990, с указанием в тексте в скобках названия произведения, номера тома римской цифрой и номера страницы арабской. назад

² Набоков В.В. Ада, или радости страсти: Семейная хроника. М., 1996. С.283. назад

³ Старк В. Пушкин в творчестве В.В. Набокова // Набоков В.В. Pro et contra. СПб.,1997. С.774. назад

⁴ Апресян Ю.Д. Роман "Дар" в космосе Владимира Набокова (статья вторая) // Изв. АН. Сер. лит. и яз. 1995. №3. С.6.

назад

⁵ Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4тт. СПб., 1996. Т.1 С.506. назад

⁶ Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 1984. С. 158. назад

⁷ Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). СПб., 1996. С. 164. назад

⁸ Лотман Ю.М. Указ. соч. С.169. назад

⁹ О понятии "пошлость" в мировоззрении Набокова см. Набоков В.В. Пошляки и пошлость // Лекции по русской литературе. М., 1996. СС. 384-389. назад

¹⁰ См.: Носик Б. Мир и дар В. Набокова: первая русская биография писателя. М., 1995. С.74. назад

¹¹ Набоков В.В. Стихотворения и поэмы. М., 1991. С.256. назад

¹² Здесь и далее курсив везде мой - А.Р. назад

¹³ Набоков В.В. Стихотворения и поэмы. М., 1991. С. 324-325. назад

¹⁴ Щеголев П.Е. Дуэль и смерть Пушкина. Исследование и материалы. М., 1987. С.127. назад

¹⁵ Ср.: Абрамович С.Л. Пушкин. Последний год: Хроника: Январь 1836 - Январь 1837. М., 1991. С.567. назад

¹⁶ См. Толстой И. Несколько слов о "главном герое" Набокова // Набоков В.В. Лекции о русской литературе. М., 1996. С.7-12. назад

¹⁷ Набоков В.В. Лекции по русской литературе. М., 1996. С.417. назад

¹⁸ Набоков В.В. Стихотворения и поэмы. М., 1991. С.258. назад

¹⁹ Набоков В.В. Bend Sinister: Романы. СПб., 1993. С.114. назад

²⁰ Там же. назад

²¹ См. Абрамович С.Л. Указ. соч. назад

²² Тургенев И.С. Собр. соч. в 6 тт. М., 1968. Т.2, С.453. назад